Стратегия Банкрофта - Страница 178

178

У него в голове, затуманенной запоздалым сожалением, метались мысли о сотне других способов проникнуть внутрь. Он хрипел, дыхание вырывалось сдавленным свистом, сами альвеолы, казалось, разбухли от гормонов стресса. В детстве у него бывали приступы астмы, и он запомнил на всю жизнь, что это такое. Кажется, ты пробежал со всех ног стометровку, после чего тебя заставили дышать через соломинку. Воздух есть, но его недостаточно, и почему-то так даже хуже, чем если бы его вообще не было. Вот уже несколько десятилетий Белнэп не испытывал подобных ощущений, однако именно так он чувствовал себя сейчас.

Проклятие!

Извиваясь всем телом, он прополз еще один ярд, покрытый липким потом, чувствуя, как гулко стучит в висках кровь, ощущая нарастающее давление на грудь. «Попался, голубчик». И тут его вытянутая вперед рука на что-то наткнулась. Решетка. На противоположном конце воздуховода. Белнэп надавил на нее и почувствовал, что она подалась. Чуть-чуть, однако этого хватило, чтобы он воспрянул духом. Он с силой ударил по решетке запястьем – и услышал, что она с грохотом упала на пол.

А через мгновение послышался громкий, пронзительный писк.

О черт – детектор сработал, а он все еще торчит в этой проклятой металлической трубе, при каждом новом движении безжалостно обдирая об ее поверхность бедра. Сигнал тревоги, ритмичный, бездумный, неустанный, с каждым писком становился чуть громче. Еще немного, и писк перейдет в сплошной вой, и заработают системы безопасности. Целый миллион электронных сообщений будет стерт. И долгий путь сюда окажется напрасным. Будет уничтожена последняя ниточка.

Белнэп закричал бы, давая выход отчаянию, если бы смог набрать в легкие достаточно воздуха.

Андреа Банкрофт поежилась, вспоминая хищный взгляд Джареда Райнхарта, то, с какой стремительностью он переходил от одного образа к другому, причем все эти образы оставались под его жестким контролем. Его дар обманывать был пугающим. Однако еще более страшным было то, что увидела Андреа, мельком разглядев его истинную сущность. Для Райнхарта Белнэп был орудием, но не только: у него возникла какая-то нездоровая привязанность к человеку, которым он так ловко манипулировал. При этом, не вызывало сомнений, Райнхарт, как и они с Тоддом, панически боялся Генезиса.

Какова истинная причина этого? С какой целью ее держат здесь?

Андреа Банкрофт принялась машинально расхаживать по комнате – животное в клетке, – стараясь всеми силами раздуть в груди тлеющую искорку надежды. «Пессимизм ума, оптимизм воли» – таково было жизненное кредо учителя испанского языка, преподававшего в университете, старого вояки, почитавшего коммунистов и республиканцев. Андреа вспомнила отрывок из испанского поэта Рафаэля Гарсия Адевы, чьи стихи ей пришлось переводить:

El corazón es un prisionero en el pecho,
encerrado en una jaula de costillas.
La mente es una prisionera en el cráneo,
encerrada detrаs de placas de hueso…

Она вспомнила эти строчки, но они не принесли облегчения. По крайней мере, настоящему пленнику известно, где находится его тюрьма. Она же понятия не имела, где оказалась. Действительно в сельских районах штата Нью-Йорк? Вполне возможно. Правда, Андреа знала, что это не настоящая тюрьма; Райнхарт назвал ее «монастырем», и ей показалось, что это не просто шутка. В заброшенном монастыре должно быть много келий, подобных этой, которые легко переоборудовать в тюремную камеру, чтобы выход стал физически невозможен. Может быть, Тодд на ее месте и придумал бы что-нибудь. Но она не Тодд. Для нее задача выбраться отсюда не имеет решений.

Физически невозможен. Однако тюрьма состоит не из одних стен и дверей. В ней есть и люди, а там, где есть люди, всегда существует возможность чего-нибудь неожиданного. Андреа вспомнила щучий взгляд тюремщика: «Один лишь профессионализм останавливает меня от того, чтобы оттрахать тебя до полусмерти, а может быть, и чуточку дальше». Ее взгляд, помимо воли, вернулся к лампе дневного света над дверью. Омерзительное бездушное сияние вызывало у нее в памяти комнату допросов.

Тюрьма, которая не была таковой. И действительно, кое в чем чувствовалось, что комната переоборудована в тюремную камеру наспех, с использованием подручных материалов. Хотя тумбочка мойки была стандартного тюремного образца, сама древняя раковина оставалась обычной. До лампы под потолком можно дотронуться рукой – в тюремной камере ее бы закрыли металлической сеткой. При желании узник смог бы покончить с собой – опять же, по меркам обычной тюрьмы это немыслимо. Охранник, принесший ей «пожевать», – здоровяк с волосатыми руками, бронзовым от загара лбом и черной густой коротко остриженной бородкой – поставил еду не на обычный пластмассовый поднос, какие используются в заведениях общественного питания, а на кусок плотной фольги, в которую заворачивают замороженные продукты в супермаркетах. Андреа вымыла фольгу, просто чтобы хоть чем-нибудь занять себя; несомненно, охранник ее заберет во время следующего прихода.

Андреа решила наполнить раковину водой; заткнув сливное отверстие резиновой пробкой, она выкрутила до отказа оба крана. Из крана хлынула бурая от ржавчины струя, свидетельство того, что им долго не пользовались. Дожидаясь, когда раковина наполнится, Андреа присела на койку, рассеянно теребя плотную фольгу, чтобы дать выход внутреннему напряжению. Ее взгляд снова притянуло к яркой люминесцентной лампе над дверью.

Андреа подошла к ней. Круглая светящаяся трубка, подключенная к сети переменного тока. Электричество носится, как одержимое, по проводам, но никуда не девается. «Оно тоже заперто здесь, как в тюрьме». Это была первая мысль Андреа.

178